Шаги хромоногого, как и взгляды косого — не скоро добираются до цели. Да и к тому же Фошлеван был взволнован. Он употребил целых четверть часа, чтобы вернуться в лачужку. Козетта уже проснулась. Жан Вальжан усадил ее к пылающему огню. В ту минуту, когда входил Фошлеван, Жан Вальжан показывал ей на садовничью корзину, висевшую на стене:
— Выслушай меня хорошенько, Козетта, — говорил он. — Нам придется выйти из этого дома, но мы скоро вернемся, и нам будет здесь очень хорошо. Этот старичок унесет тебя на плечах в своей корзине. Ты подождешь меня у одной женщины, а я приду за тобой. Если ты не хочешь, чтобы Тенардье забрала тебя, слушайся и не говори ни слова.
Козетта кивнула головой с серьезным видом.
При звуке отворявшейся двери Жан Вальжан обернулся.
— Ну что? — спросил он Фошлевана.
— Все улажено, а в сущности ничего не улажено, — отвечал тот. — Я получил позволение привести вас, но для этого надо сначала предоставить вам возможность выбраться отсюда. Вот где зацепка. Относительно малышки дело плевое.
— Ты унесешь ее на спине.
— Только будет ли она молчать?
— Ручаюсь, что будет.
— Ну а вы?.. С вами как быть, дядя Мадлен?
И после некоторого молчания, полного тоски, Фошлеван продолжал:
— Да выходите, наконец, откуда пришли.
Как и в первый раз, Жан Вальжан ограничился одним словом:
— Невозможно.
Фошлеван, беседуя более с самим собою, нежели с Жаном Вальжаном, бормотал:
— Меня мучит еще другая вещь. Я сказал, что наложу туда земли. А теперь как подумаю, земля-то вместо тела вовсе не будет ладно, заколыхается, пожалуй, пересыпаться станет, люди-то и заметят. Понимаете, дядя Мадлен. Долго ли до греха, правительство и узнает.
Жан Вальжан пристально посмотрел на него; ему показалось, что он бредит.
— Каким манером, черт возьми, вы отсюда выберетесь? А ведь надо все это оборудовать до завтрашнего дня. Завтра велено привести вас. Настоятельница вас ждет.
И он объяснил Жан Вальжану, что это награда за услугу, оказываемую им, Фошлеваном, общине, что в число его обязанностей входило прислуживание при погребениях, что он заколачивает гроб и помогает могильщику. Он рассказал далее, что монахиня, преставившаяся поутру, пожелала быть погребенной в склепе под престолом церкви, что это запрещено полицейскими правилами, но что это одна из тех усопших, которым ни в чем нельзя отказать; вот настоятельница и намерена исполнить желание покойной; тем хуже для правительства; он, Фошлеван, заколотит гроб, поднимет плиту над склепом и опустит туда тело. А чтобы отблагодарить его, настоятельница допустит в дом его брата в качестве садовника, а племянницу в качестве пансионерки. Брат его — господин Мадлен, а племянница — Козетта.
— Наконец, — заключил он, — настоятельница приказала привести его завтра вечером после мнимого погребения на кладбище. Но на деле он не может привести Мадлена с улицы, потому что Мадлен внутри здания. А потом еще есть у него, Фошлевана, одно затруднение — пустой гроб.
— Что это за пустой гроб? — спросил Жан Вальжан.
— Да казенный гроб.
— Как так?
— Видите, в чем дело. Умирает монахиня. Является муниципальный доктор и говорит: монахиня умерла. Тогда правительство присылает гроб. А на другой день присылает дроги и факельщиков, чтобы забрать тело и свезти его на кладбище. Придут факельщики, поднимут гроб, а там ничего и нет.
— Положите туда что-нибудь.
— Мертвеца? Да у меня его нет.
— Нет, не мертвеца.
— А что же такое?
— Живого человека.
— Какого живого?
— Да хоть меня, — отвечал Жан Вальжан.
Фошлеван, спокойно сидевший на месте, подскочил, словно петарда выстрелила у него под стулом.
— Вас?!
— Почему же нет?
На лице Жана Вальжана появилась одна из тех улыбок, которые озаряли его, как луч солнца на зимнем небе.
— Помнишь, Фошлеван, ты сказал: "Мать Крусификсион скончалась", а затем добавил: "А господин Мадлен похоронен". Так и будет на самом деле.
— Ну да вы смеетесь, а не серьезно говорите?
— Очень серьезно. Ведь надо выйти отсюда?
— Конечно, надо.
— Я же говорил тебе, что для меня тоже надо отыскать плетеную корзину и парусину.
— Ну так что же из этого?
— Плетенка будет сосновая, а вместо парусины черное сукно.
— Во-первых, покров будет белый, монахинь хоронят в белом.
— Пусть будет белый покров.
— Вы не такой человек, как все прочие, дядя Мадлен.
Эта пылкая фантазия, которая была не что иное, как дикая и смелая изобретательность каторги, примешанная к мирному и тихому течению монастырской жизни, повергла Фошлевана в сильное изумление, которое можно сравнить разве с изумлением прохожего, вдруг увидевшего морскую чайку, ловящую рыбу в канаве улицы Сен-Дени.
— Весь вопрос в том, чтобы выйти незаметно, — продолжал Жан Вальжан. — Это и будет подходящее средство. Только объясни мне, как все это происходит. Где стоит этот гроб?
— Пустой-то?
— Да.
— Внизу, в так называемой покойницкой. Он на подмостках и покрыт погребальным покровом.
— А какова длина гроба?
— Шесть футов.
— Что это за покойницкая?
— Комната в нижнем этаже, имеющая снабженное решеткой окно, выходящее в сад и запираемое снаружи ставнями, и затем две двери — одна ведет в монастырь, другая в церковь.
— В какую церковь?
— В ту, что выходит на улицу, в общую для мирян.
— Есть у тебя ключи от этих дверей?
— Нет. У меня только ключ от двери, сообщающейся с монастырем, а другой ключ у консьержа.
— А когда консьерж отпирает эту дверь?
— Единственно для того, чтобы впустить факельщиков, которые приходят взять гроб. Гроб вынесут, и дверь опять запирается.
— А кто заколачивает его?
— Я.
— А кто кладет покров?
— Опять-таки я же.
— Ты один?
— Никакой другой мужчина, кроме полицейского врача да меня, не может войти в покойницкую. Это даже на стене написано.
— А можешь ли ты ночью, когда в монастыре все погружено в сон, спрятать меня в этой комнате?
— Нет, но я могу спрятать вас в маленькую темную клетушку, куда я складываю свои погребальные орудия и от которой у меня есть ключ.
— В котором часу приедет завтра катафалк за гробом?
— К трем часам дня. Погребение совершится на Вожирарском кладбище, незадолго до наступления ночи. Это не близко отсюда.
— Я останусь спрятанным в твоей клетушке с орудиями всю ночь и все утро. А как быть с едой? Я проголодаюсь.
— Я вам принесу что-нибудь перекусить.
— Можешь прийти заколачивать меня в гроб в два часа.
Фошлеван отшатнулся и так заломил руки, что суставы захрустели.
— Да это невозможно!
— Ну вот! Взять молоток и набить гвоздей в доски?
То, что казалось чудовищным Фошлевану, повторяю, было совершенно естественным в глазах Жана Вальжана. Он переживал еще худшие испытания. Всякому, кто побывал в заключении, известно искусство сжиматься в соответствии с размерами лаза, ведущего на волю. Для заключенного бегство — то же самое, что для больного кризис, который спасает его или губит. Бегство это выздоровление. На что только не согласится человек, чтобы выздороветь? Дать себя заколотить и унести в ящике, как какой-нибудь тюк, долго просуществовать в коробке, находить воздух, которого нет, сдерживать дыхание целыми часами, уметь задыхаться, не умирая — то был один из многих талантов Жана Вальжана.
Впрочем, гроб, в котором находится живое существо, эта уловка каторжника, была пущена в ход даже императором. Если верить монаху Аустину Кастильскому, к этому средству прибег Карл V после своего отречения в монастыре Святого Юста.
Фошлеван, слегка очнувшись, воскликнул:
— Но как же вы будете дышать?
— Ничего, кое-как буду дышать!
— В этом-то ящике! Я как подумаю, так от одной мысли задыхаюсь.
— У тебя, наверно, найдется бурав, проделай несколько дырочек вокруг рта, а заколачивая гроб, не слишком надавливай верхнюю доску.
— Хорошо! А если вам случится кашлянуть либо чихнуть?
— Кто скрывается, тот не кашляет и не чихает. Дядюшка Фошлеван, — прибавил он, — надо решаться: или меня поймают здесь, или вынесут отсюда в гробу.
Всякому случалось заметить наклонность кошек останавливаться и мешкать между двумя половинками полуотворенной двери. Кто не говорил кошке: "Да войди же, наконец!" Есть и люди, которые в нерешеных вопросах также имеют наклонность мешкать, колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, которая внезапно захлопнет полуоткрытую дверь. Самые осторожные люди, несмотря на свои кошачьи наклонности, и даже именно вследствие этих наклонностей, подвергаются иногда большим опасностям, чем самые смелые люди. Фошлеван был из породы нерешительных. Однако хладнокровие Жана Вальжана невольно передалось и ему.
— В самом деле, ведь нет другого средства, — пробормотал он.
— Единственно, что меня беспокоит, — продолжал Жан Вальжан, — это то, что произойдет на кладбище.
— Именно это-то меньше всего заботит меня, — воскликнул Фошлеван. — Если вы уверены, что выдержите в гробу, я вполне уверен, что вытащу вас из могилы. Могильщик — горький пьяница и большой мой приятель. Зовут его дядя Метиенн. Могильщик распоряжается мертвецами, а я верчу могильщиком, как мне угодно. Хотите, расскажу вам, как все это будет? Приедем мы незадолго до сумерек, за три четверти часа до запора решетки на кладбище. Катафалк подкатим к самой могиле. Я буду шествовать позади; это моя обязанность. Дроги останавливаются, факельщики обвязывают гроб веревкой и спускают вас. Священник прочтет молитву, сделает крестное знамение и уйдет. Я остаюсь один с дядей Метиенном. Это мой приятель, говорю вам. Одно из двух — либо он будет уже пьян или еще трезв. Если он не пьян, я скажу ему: "Пойдем-ка, пропустим шкалик в трактире "Спелая айва", который еще открыт". Увожу его, подпаиваю, а дядю Метиенна не трудно подпоить, он всегда наполовину готов, он у меня свалится под стол, а я беру его входной билет на кладбище и возвращаюсь один. Тогда вы будете иметь дело только со мной. Если же он пьян, я скажу ему: "Ступай-ка домой, я за тебя сделаю дело". Он уйдет, а я вас вытащу из ямы.
Жан Вальжан протянул ему руку — и Фошлеван схватил ее с трогательной деревенской сердечностью.
— Итак, решено, дядюшка Фошлеван. Все пойдет как по маслу.
"Лишь бы что не помешало, — подумал Фошлеван. — А вдруг как выйдет страшная история?.."
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь